Читать книгу "Что скрывает снег - Юлия Михалева"

В силу своего возраста Варя не имела предрассудков. И потому они не могли помешать ей любить грубую Павлину, которую, как и многих других местных нянек, кухарок и горничных, забрали в дом, сняв со ссыльного маршрута. Произошло это еще до рождения Вари, и с тех пор Павлина сменила уже две семьи.

Да, она - каторжанка, но не воровка, не мошенница. Честная убийца - заколола мужа, который, по ее словам, бил смертным боем. Впрочем, были и другие мнения, гласившие, что бедняга застал жену с братом. Он только готовился устроить Павлине выволочку, как она успокоила его навсегда.

В последнее время Варя спала в сундуке очень часто.

Ее отец - военный инженер, капитан Вагнер - уехал еще осенью, в самую распутицу. Сам государь император Николай II по какой-то неведомой для всех причине пожелал увидеть именно его отчет о строительстве участка железной дороги, которым Вагнер распоряжался.

Теперь до весны он точно не вернется.

Мать же, Наталью, гостившую у подруги, очевидно, застигло врасплох наступление ночи. Вероятно, она не рискнула проделать обратный путь через весь темный город.

Так сказала Павлина, и отчего бы Варе ей не поверить?

***

Миллер, городской архитектор, с мороза прошел к большому камину. Еще час назад он чувствовал себя совсем подавленным, но нынче духовное отступило перед телесным. Сейчас ему хотелось просто отогреть руки, нывшие от холодной боли.

Увы, тепло снова открыло рану. Ее точно следовало показать доктору.

Не прошло и десяти минут, как за его спиной тихо скрипнула дверь. По лестнице прошелестели крадущиеся кошачьи шаги. Значит, в такую непогоду и тьму Шурочка все же выходила, проигнорировав отцовские просьбы.

Но Миллер не собирался ничего прояснять. Он решил снова не подавать виду, что слышал, как дочь вернулась. Вместо того снял тяжелую теплую одежду, стараясь сильно не задевать руку, и устроился в кресле с ножом и деревянной заготовкой.

Миллер начал вырезать новый миниатюрный корабль. В будущем он отправится в плавание по полке над письменным столом, присоединится к маленькой изящной флотилии, которой так восторгались гости. К тому же, это занятие так успокаивало...

Раненая рука была хоть и правой, но не рабочей - Миллер так и не смог стать полноценным правшой. Но даже случайные движения ею отдавали болью. Расслабиться не получалось.

В голове шумно копошились мысли.

Во всем, что происходило, виноват только он сам, и больше никто.

Лишь из-за своего эгоизма архитектор после смерти жены отказался отослать Шурочку к тетке в Москву. Там бы она получила приличное образование, все время находясь под строгим присмотром. Он же, напротив, ее не контролировал и ни в чем не отказывал. Избаловал. Тоже из эгоизма: Миллеру слишком нравилось, как дочь смеется. Его светловолосая юная копия в женском обличье.

Потом он не стал выдавать ее замуж, когда предлагали. Дважды отказал! Тоже из эгоизма. И дело не только в том, что партии виделись неподходящими. Младший купец Перов - повеса и пустозвон, да Осецкий, желчный, безденежный помощник полицмейстера - тот, что залез в петлю двумя месяцами назад.

Нет, Миллер просто не хотел отпускать Шурочку от себя. Боялся ее потерять. Знал бы заранее, к чему это приведет...

Александру тоже терзали раздумья, мешая найти занятие. Она то брала в руки журнал, то отбрасывала, вставала и ходила по комнате. Ее глаза блестели, щеки горели.

Сначала она собралась было выйти поприветствовать отца. Но вести наигранные, никому из них не интересные обыденные беседы - а именно такую тактику он избрал в последние недели - совсем не хотелось. Еще хуже, если он сделает рокировку и опять станет задавать вопросы. Снова ложь, уловки, увертки.

Вот бы честно и подробно рассказать ему обо всем, как в детстве! И получить в ответ поглаживание по голове и уютные слова утешения. Но нет, об этом нечего и думать - теперь между ними пропасть.

Александра сама виновата: это она сделала такой выбор. Выбор не в пользу отца.

Желая отвлечься, она достала из гардероба недавнюю обновку, прибывшую, хоть и с огромным опозданием, из самого Парижа. Нежно-желтые платье, пальто, туфли, вышитые бисером и шляпка - с настоящим птичьим пером. Конечно, это уже не писк моды: отставание как минимум в сезон.

Александра переоделась и подошла к настенному зеркалу. Вот бы выйти так на улицу прямо завтра. Ей во что бы то ни стало хотелось попозировать для дагерротипа, фотографического портрета - настоящего чуда, способного навеки останавливать время.

С другой стороны, отец наверняка снова исчезнет с утра, не сказав ни слова. Вот и чудесно.

***

Пока инженер Романов приближал технический прогресс, увлеченно составляя новый чертеж прямо в гостях у генерал-губернатора, дома его ждала 19-летняя супруга Елизавета.

Во всяком случае, так бы она ответила, если бы у нее спросили. Только спрашивать было некому: плотно затворив двери на ночь, Елизавета не ожидала гостей.

Болезненная, но исключительно красивая, тонкая, белокожая, смотрящая на мир драматическими черными глазами с чересчур длинными ресницами, она, как резиденция генерал-губернатора, казалась в городе совсем неуместной.

За два года, проведенных здесь после переезда на новое место службы Романова, Елизавета так и не обзавелась ни одной подругой. У посторонних, тем более, не имелось причин ее беспокоить.

Даже прислуга ее покинула. Кухарка еще накануне ушла в Лесное проведать семью. А гувернантка - весьма бестолковое и мало на что способное создание, но зато - настоящая француженка - взяла выходной и покинула дом. Очевидно, отправилась к любовнику.

Елизавету чужая нравственность не слишком тревожила, однако сама она склонностью к адюльтерам не отличалась. Поговаривали, что ей просто не встретился никто подходящий. Возможно, и так. Мужа Елизавета никогда не любила.

После рождения сына она ни дня не чувствовала себя здоровой. Вдобавок ко всему, около полутора лет назад у нее начались мигрени. Их провоцировали постоянные крики ребенка - пронзительные, не стихающие дольше, чем на полчаса, на протяжении бесконечных мучительных месяцев. Но, к счастью, эта проблема успешно решилась. Выйдя из запоя, доктор Черноконь выписал Елизавете лауданум. С тех пор боль хотя бы на время можно стало прервать.

Этим одиноким вечером, приняв лекарство, Елизавета перечитывала письмо подруги по гимназии.

«Милый дружок Лизонька! Ты спрашиваешь, как я, и я долго думала над ответом на столь невинный простой вопрос. Мне сложно ответить тебе честно, как в прежние времена. Не подумай, что я отдаляюсь: это только из боязни задеть твои чувства. Ведь там, где ты сейчас, ты лишена даже простых радостей. А я ... я время провожу весело. Много танцую» ...

Ребенок, шумный и непоседливый, настойчиво закричал, громыхая игрушкой. Елизавета дала ему сушку, сперва обмакнув в лауданум. Потом сама тоже глотнула еще настойки и вернулась в кресло у камина. Пригревшись в теплых объятиях пледа, Елизавета крепко уснула.